Охота на Сталина - Страница 81

Вот вы посмотрите, все факты подготовки покушения на лицо, а основными доказательствами невиновности осужденных служат их заявления о невиновности и то, что на них давили, им угрожали. Ну скажите, вот в наше время такие заявления, скажем, пойманного с поличным квартирного вора, будут основанием для его освобождения?

Алексей достал сигарету, покрутил ее между пальцев и убрал обратно в пачку.

Бенедиктинский крутил баранку и нервно кусал губы. По дороге домой он так и не решил, что ему делать дальше. Вываливать в сеть сырой шаблонный текст, чтобы народ пообсуждал и сам подкинул кое какие идеи, или поискать компромат на Вождя еще? Нет, хоть главред уже и непрозрачно намекает на сдачу материала, Алексей торопиться не будет. Сбацать статейку, где основными мотивами будут все то же: «оговорили, пытали, заставили под страхом смерти…» он всегда успеет. Надо найти настоящие факты о организации Сталиным покушения на самого себя. Нужно превратить его из символа нации в проходимца.

Времени оставалось все меньше и меньше.

Москва Языковский пер. д.6 06.10.1941 г

До открытия ресторана у него было полно свободного времени. Спать уже совсем не хотелось — Виктор провалялся в постели весь вчерашний вечер. Радио в пять утра еще молчало, и, не зная чем себя занять, Орловский взял в руки томик стихов, доставшийся ему от прежних хозяев. Кто их написал, Виктор не знал, потому что обложка отсутствовала напрочь.

«Увижу я, как будет погибать
Вселенная, моя отчизна.
Я буду одиноко ликовать
Над бытия ужасной тризной.

Пусть одинок, но радостен мой век,
В уничтожение влюбленный.
Да, я, как ни один великий человек,
Свидетель гибели вселенной.»

Эти строки будто кто-то нарочно вложил в безымянную книгу. Неужели Виктору действительно придется присутствовать при уничтожении его страны? Неужели это уже не остановить?

Маховик времени раскручивался со все большей скоростью, спрессовывая внутри себя все больше событий. Орловский и в ресторане-то решил посидеть только потому, что догадывался, что в следующий раз ему доведется поужинать в подобном заведении очень не скоро, если вообще доведется.

Наконец ожило радио, прокашлялся и зашуршал репродуктор в углу. После утренней сводки совинформбюро зазвучала пятая симфония Шостаковича, написанная им в тридцать седьмом.

Виктор пошел на кухню и в который уже раз за это длинное утро поставил на плиту чайник, потом вывалил окурки из пепельницы в мусорное ведро, и, отдернув светомаскировочные шторы, открыл окно настежь. Закурил.

Скрипка наращивала темп, вступила арфа, ритмично пульсируя в тишине спящего города. Кажется, стучат колеса идущего в никуда поезда.

Берет слово тревожное фортепиано, за ним — трубы, мимо проносятся заброшенные города; ты стоишь у окна, тебе холодно и одиноко. Кожей чувствуешь холод заснеженных полей.

Нас всех ожидает одна ночь. Одна большая ночь, растянувшаяся на годы. Быть может, ему одному в целом мире суждено вот так знатьи ничего не делать. Тот самый случай, когда личность меньше обстоятельств. Или нет?

Вот возникает дудочка военного оркестра, вступая в диалог с фаготом. Включаются все новые и новые инструменты, их нарастающая мощь, кажется, разбудит всю улицу. Пора. Может быть, тогда не будет так тоскливо от тяжелого знания будущего, и возникнет иллюзия, что все еще можно изменить?

Нет, не ко времени эта ранящая душу музыка. Анастасия далеко, небо дышит октябрем, напоминая плывущими аэростатами, что смерть возможно уже сейчас прячется среди облаков.

Тяжело!

Морок потрясения сходит, и тишина, в которой, одинокая, звучит валторна, как одинокий голос далекого паровозного гудка в предрассветной пелене, есть предвестие какого-то очередного начала или же недостроенного (недобитого) конца.

Конец света наступает буднично и незаметно. Настигает в пути, как ночь. И надо жить, хотя ты дважды умер. Даже если нельзя. Даже если уже не можешь.

Барабаны, литавры, и тут же труба, тихое соло, которое и соло-то назвать нельзя. Озябшие виолончели и альты, словно призраки из потустороннего мира вытягивают все жилы. Кларнет высвистывает ехидную трель, будто издеваясь над всеми его мрачными мыслями.

А гори оно все огнем. И Лутц тоже. В конце концов, у Виктора есть еще один паспорт на имя Савелия Дмитриева, о котором руководство не знает. Потеряться сейчас не так сложно. Весь вопрос в том, где именно. Фронт — сто процентная гарантия, а в тылу можно спрятаться от одних, да угодить в лапы к другим.

Басы густыми дымными клубами заволокли финал симфонии. В голове было пусто, будто это там прогулялся ядерный смерч, а не в будущем-прошлом сорок девятом.

Во дворе дворник скреб метлой по пыльному асфальту и то и дело поправлял мешающую ему сумку с противогазом. Через детскую площадку шли с ночного дежурства две девушки с повязками добровольных помощников ПВО. Почьтальонша, живущая в соседнем подъезде, ковырялась в навесном замке, висящем на цепи, обмотанной вокруг рамы ее велосипеда и чугунной решетки ограды. Город просыпался. Открылась керосиновая лавка, притулившаяся между дровяным складом, под который приспособили бывшее кафе «Лоза», закрытое до лучших времен, и продуктовым магазином.

Его очередное перемещение из затхлого, провонявшего крысиным пометом, махоркой, потом и солдатскими портянками бункера, где окопались остатки так называемой Красной армии, в теплую и уютную квартиру на Языковском не сказать чтобы было таким уж неожиданным (к этому Виктор уже почти привык, если к такому вобще можно привыкнуть). Просто опять возобновилась эта чехарда, снова калейдоскоп событий не давал возможности остановиться и как следует подумать. Нужно действовать, полагаясь на авось и весь свой предыдущий опыт.